Это грязное слово «свобода»

Фильм Педро Альмодовара «Я очень возбужден» как рабочая модель российской Госдумы

Новая картина Альмодовара, название которой для российского проката перевели как «Я очень возбужден» — фразой из звучащей в ней песни The Pointer Sisters. — в конкурс Каннского кинофестиваля не попала, уступив место «Жизни Адели» Абделатифа Кешиша. И едва ли могла: два фильма альтернативной ориентации, появись они в конкурсе вместе, превратили бы Канн в Сан-Франциско. Другое «кино»: парламент Франции, недавно узаконивший однополые браки, превратил традиционный институт семьи в «брак для всех». Поэтому, пожелай отборщики фестиваля найти здесь прогрессивное оскорбление общественно-государственных вкусов или, того хуже, отчаянный вызов доминирующей системе ценностей, их ждало бы немалое разочарование. Более того, на взгляд французских интеллектуалов, некогда превративших певца испанской Мовиды в культовую фигуру, 63-летний Альмодовар просто-напросто вернулся в русло комедии, произведя на свет наследника «Пепи, Люси, Бом и других девушек», первого своего фильма.

Но это все во Франции. В России, канонизировавшей особый путь собственного развития, дела обстоят не так радужно. Здесь незатейливые и проходные пустячки, безделушки персонального вкуса неожиданно обретают силу и масштаб прямо-таки радикального манифеста и психологического метаобобщения. На первый взгляд милый и простенький фильм, история о попытках команды пилотов и стюардов успокоить пассажиров всеми доступными средствами, пока лайнер со сломанным шасси наворачивает круги, вырабатывая топливо, — в российском контексте эта пародия на фильм-катастрофу становится политическим и протестным манифестом.

«Я очень возбужден» буквально манифестирует — то есть выносит на обозрение — психические механизмы, возбуждающие законотворческие доли мозга депутатов Государственной думы. Такое впечатление, что фильм — не безделица какая-нибудь, а сводный труд, тщательно классифицирующий тайные пороки, нелегитимные желания, сексуальные фантазии, пороки сексуального развития, порнофантазмы — депутатов местного парламента, разумеется. Долгой и веселой чередой перед зрителем проходят все виды и формы сексуальных отношений во всех возможных у социально-биологического человека комбинациях.

Книжный прилавок богоугодной литературы — первая из идеологических рифм, всплывающих в памяти. Хотя в православии и не существует «канона» грехов, любое религиозное пособие к исповеди в помощь кающимся и их исповедующим предложит грешнику список грехов, в разы превосходящий числом способы их искупления, приведенные там же. Что-нибудь в пропорции десять к одному. И вот здесь становится очевидной граница, пролегающая между православием и католицизмом, в частности, «ультракатолицизмом», который трижды с огромным удовольствием поминает в своем последнем фильме Альмодовар. Если и есть у Альмодовара хоть какие-нибудь социально-критические амбиции, то эксплицитно адресованы они Церкви.

Взятый наугад сборник православных грехов насчитывает в среднем пунктов 400, включая в особо тяжелых случаях созерцание постыдных картинок, нескромных зрелищ и преступный просмотр телевизионных программ и кинофильмов в ущерб молитве и чтению Евангелия, то есть включает грехи социальные, позаимствованные у обыденной жизни. Найти что-нибудь неожиданное в этом списке, увы, не представляется возможным. Зато католицизм, а наряду с ним и депутаты российской Госдумы, навидавшиеся разного по заграницам, не изобретая принципиально новых грехов, воображение поражают — разгулом собственного.

Взять то же рукоблудие. Практика самоудовлетворения в католической исповеди ребенка вдруг превращается из православного вопроса «не занимался ли рукоблудием?» в богато изукрашенный мифопоэтическими коннотациями стих «не грешил ли с камнем?» (вопрос отдаленно отсылает к библейскому персонажу Онану, грешившему, по разным версиям, не только с землей, но и с камнем). Вот так же и с депутатами Госдумы: мало запретить пропаганду гомосексуализма — следует запретить использование самого слова «гомосексуализм» в позитивном ключе! То есть довести описание «греха» до такой сладострастной детализации, чтобы возбуждение нестерпимого желания согрешить прошло как по писаному, в строго обратном соответствии с текстом запрета (и строго прямом — с его истинной функцией, на которую многократно указывали еще Батай с Лаканом).

Никогда не бывавший в России Альмодовар без труда убеждает, что подлинным содержанием желания, вынашиваемого его зрителем, является полет в бизнес-классе, который обслуживают капитан-бисексуал и стюарды-гомосексуалисты, в экстренных случаях готовые подать коктейль «Валенсия». Рецептура «Валенсии» включает наряду с джином, апельсиновым соком и шампанским мескалин, извлеченный из задницы одного из пассажиров, который не просто пассажир, а свежеиспеченный жених в своем свадебном путешествии. Этот искрометный коктейль из шуток как бы «ниже плинтуса» легко превращает даже самое опасное приключение в коллективную оргию, а известие о технической неисправности — в эффективный стимулятор страстей и страстишек. Самое прекрасное и, несомненно, удобное в этом коллективном полете на границы Желания — то, что весь эконом-класс (так называемые народные массы, или население) предусмотрительно вырублен дешевым снотворным и совсем не мешает элите из бизнес-класса предаваться веселым безумствам, поток которых венчает гей-парад стюардов с песней «Я очень возбужден».

В отличие от Альмодовара, который стремился собственными жизненными практиками и фильмами доказать зрителю, что секс преображает человека, поскольку он понуждает его к освобождению от различного рода тоталитарных условностей (чем в итоге заканчивается такое освобождение, хорошо описано в грустных книгах Мишеля Уэльбека), депутаты Государственной думы в психоаналитической наивности замечены не были. В конце концов, они не занимаются производством прекраснодушных киноиллюзий, а моделируют социально-знаковую реальность — не только мою, вашу, нашу, но и свою собственную — ее, пожалуй, в первую очередь. В этой их реальности упорная культивация высокоморального кодекса строителя новой России, очевидно, здорово повышает градус наслаждения, добавляя к «обычному» сексуальному удовольствию прибавочное — как минимум от трансгрессивных законотворческих фантазий о «неправильном» наслаждении других. Именно прибавочным наслаждением можно объяснить тот непреложный факт, что лезут они всегда не в свою постель. Судя по тому, что фильм Альмодовара, как ни странно, не запрещен к просмотру и вышел в российский прокат, тайные, неотрефлексированные помыслы государственных мужей — не просто о бизнес-классе, а желательно в самолете компании «Пенинсула», где, как показывает Альмодовар-сатирик, каждому развратнику выдают по коктейлю «Валенсия».

Кроме шуток: в современной России новый фильм Альмодовара, в оригинале называющийся «Пассажиры-любовники», следует выдавать по рецептам как эффективное лекарство от тех страхов, которые нагнетаются в обществе законотворчеством Государственной думы. Фильм наглядно показывает, как элита, несмотря на проводимую ей биополитику, принуждающую народ к «моральному» поведению, сама практикует такие излишества, что и смех, и грех. Но именно смех (а не секс как таковой) и позволяет сохранять рефлексивную дистанцию по отношению к собственным страхам — хотя бы уже потому, что в карнавальной культуре, от которой ведет свою родословную и Альмодовар, оппозицией смеху выступает именно страх, а не слезы. Страх быть пойманным в туалете с партнером своего пола, страх оказаться уличенным собственной женой в связи со своим другом, страх быть убитой по заказу главы государства в оплату садомазохистских забав, которые ты с ним делила. Чем больше страхов, тем меньше счастья, а следовательно, больше агрессии. В свободном сексе — свободный дух! Разве не смешно? Мы ведь знаем, что секс так же не свободен от диктата социума, культуры, языка, наконец, как и все прочие формы отношений. Но знаем мы и другое: когда тебе хорошо с кем-то, этот кто-то становится лучше — как в финале фильма стали лучше и добрее те пассажиры из бизнес-класса «Пенинсулы», которые были так счастливы вместе, что умудрились приземлиться на одном шасси.